ПРЕДИСЛОВИЕ
| ••• |
Представляя вам необычную рукопись капитана Картера, я позволю себе предпослать ей несколько слов, посвященных этой замечательной личности.
Мое первое воспоминание о капитане Картере относится к немногим месяцам, проведенным им в доме моего отца в Виргинии, перед началом гражданской войны. Я был тогда пятилетним ребенком, но хорошо помню высокого, смуглого, безбородого человека атлетического сложения, которого я звал дядей Джоном.
Он как будто всегда смеялся. В детские игры он вступил с тем же добродушным весельем, с каким принимал участие в развлечениях общества взрослых мужчин и дам. Он мог целыми часами сидеть с моей старой бабушкой, занимая ее рассказами о своих необыкновенных похождениях во всех частях света.
Мы все его любили, а наши слуги положительно поклонялись ему.
Он был воплощением мужской красоты. Рост его достигал шести футов и двух дюймов, плечи его были широки, бедра узки. У него была осанка тренированного спортсмена. Черты лица были чрезвычайно правильны и резко очерчены. Его коротко стриженые волосы были черными, стальные глаза были полны огня и решительности, в них отражался его сильный и прямой характер.
Манеры его были прекрасны, и он отличался изяществом, типичным для южных джентльменов высшей породы.
Его умение ездить верхом было настоящим чудом и вызывало восторг даже в этой стране великолепных наездников. Я часто слышал, как мой отец предостерегал его от неудержимой отваги, но он в ответ только смеялся, говоря, что не родилась еще та лошадь, со спины которой он упадет и разобьется.
Когда война началась, он покинул нас, и в течение пятнадцати или шестнадцати лет я его не видел. Он вернулся внезапно, и я с удивлением заметил, что он почти не постарел и не изменился ни в каком отношении. В обществе он был таким же веселым, жизнерадостным товарищем, каким мы его знали раньше, но когда он оставался наедине с собой, я видел, как он часами сидел, устремив взгляд в пространство; лицо его выражало тоску и безграничное горе. Он просиживал ночи напролет, устремив взор в небеса. Лишь несколько лет спустя я узнал причину подобного поведения.
Он рассказал нам, что после войны он занимался изысканиями и разработкой копей в Аризоне. Что он проделал это с успехом, было видно по неограниченному состоянию, которое он имел. О подробностях своей жизни за этот промежуток времени он говорил очень сдержанно, вернее, совсем не желал говорить.
Он прожил с нами приблизительно год и отправился потом в Нью-Йорк; там он приобрел небольшой клочок земли на Гудзоне, где я навещал его раз в год во время моих посещений нью-йоркского рынка - мой отец и я в это время имели целый ряд небольших магазинов в Виргинии. Капитан Картер владел маленьким, но красивым коттеджем, расположенным на возвышенности, с хорошим видом на реку. Во время одного из моих посещений я заметил, что он был очень занят писанием, как я теперь полагаю, этой самой рукописи.
Тогда же он сказал мне, что в случае какого-нибудь с ним несчастья, он хотел бы, чтоб я распорядился его имуществом; он дал мне ключ от несгораемого шкафа в его кабинете, где я найду завещание и некоторые указания, которыми он просил меня руководствоваться с абсолютной точностью.
Отправляясь спать, я видел из своего окна, как он стоял, освещенный лунным светом, на небольшом холме с простертыми к небу руками. Мне показалось, что он молился, хотя я никогда не считал его религиозным.
Несколько месяцев спустя, когда я вернулся после моего последнего визита, первого марта 1886 г. я получил телеграмму с просьбой немедленно приехать к нему. Хотя он хорошо относился ко всем членам нашей семьи, я всегда был его истинным любимцем; немудрено, что я поспешил исполнить его просьбу.
Утром 4-го марта я прибыл на маленькую станцию, расположенную на расстоянии одной мили от его поместья. Когда я попросил лакея отвезти меня к капитану Картеру, он сообщил мне печальную весть, что сегодня сторож соседнего имения ранним утром нашел капитана мертвым.
По разным причинам эта весть не очень поразила меня, но я поспешил в его поместье, чтобы позаботиться о его теле и делах.
В его маленьком кабинете я увидел сторожа, полицию и нескольких незнакомых мне горожан. Сторож подробно рассказывал, как он нашел тело, которое еще не успело остыть. Капитан лежал на снегу, с руками, вытянутыми над головой. Лежал он на краю берега. Когда сторож показал это место, меня озарила мысль, что это то самое место, где я видел его ночью с мольбой простертыми к небу руками.
На теле не было следов насилия и, с помощью местного врача, следователь быстро выдал удостоверение, что смерть последовала от разрыва сердца. Оставшись один в кабинете, я открыл несгораемый шкаф и извлек содержимое того ящика, в котором должен был найти инструкции. Они были несколько странные, но я постарался выполнить их возможно добросовестнее во всех подробностях.
Он просил, чтобы я перевез, не бальзамируя, его тело в Виргинию и положил его в открытом гробу в склеп, который он сам выстроил и который, как я узнал позже, был снабжен хорошей вентиляцией. Согласно его распоряжению, я должен был сам проследить, чтоб все было сделано так, как он хотел, и сохранено в тайне, если это будет нужно.
Своим состоянием он распорядился так, что в течение двадцати лет я буду получать весь доход с поместья, а потом оно все перейдет ко мне. Дальнейшие распоряжения касались этой рукописи, которую я не должен был распечатывать и читать одиннадцать лет. Я имел право огласить ее содержание только через двадцать один год после его смерти.
Гробница, в которой лежало его тело, имела ту особенность, что ее массивная дверь запиралась только одним огромным позолоченным пружинным замком, который отпирался только изнутри.
Мое первое воспоминание о капитане Картере относится к немногим месяцам, проведенным им в доме моего отца в Виргинии, перед началом гражданской войны. Я был тогда пятилетним ребенком, но хорошо помню высокого, смуглого, безбородого человека атлетического сложения, которого я звал дядей Джоном.
Он как будто всегда смеялся. В детские игры он вступил с тем же добродушным весельем, с каким принимал участие в развлечениях общества взрослых мужчин и дам. Он мог целыми часами сидеть с моей старой бабушкой, занимая ее рассказами о своих необыкновенных похождениях во всех частях света.
Мы все его любили, а наши слуги положительно поклонялись ему.
Он был воплощением мужской красоты. Рост его достигал шести футов и двух дюймов, плечи его были широки, бедра узки. У него была осанка тренированного спортсмена. Черты лица были чрезвычайно правильны и резко очерчены. Его коротко стриженые волосы были черными, стальные глаза были полны огня и решительности, в них отражался его сильный и прямой характер.
Манеры его были прекрасны, и он отличался изяществом, типичным для южных джентльменов высшей породы.
Его умение ездить верхом было настоящим чудом и вызывало восторг даже в этой стране великолепных наездников. Я часто слышал, как мой отец предостерегал его от неудержимой отваги, но он в ответ только смеялся, говоря, что не родилась еще та лошадь, со спины которой он упадет и разобьется.
Когда война началась, он покинул нас, и в течение пятнадцати или шестнадцати лет я его не видел. Он вернулся внезапно, и я с удивлением заметил, что он почти не постарел и не изменился ни в каком отношении. В обществе он был таким же веселым, жизнерадостным товарищем, каким мы его знали раньше, но когда он оставался наедине с собой, я видел, как он часами сидел, устремив взгляд в пространство; лицо его выражало тоску и безграничное горе. Он просиживал ночи напролет, устремив взор в небеса. Лишь несколько лет спустя я узнал причину подобного поведения.
Он рассказал нам, что после войны он занимался изысканиями и разработкой копей в Аризоне. Что он проделал это с успехом, было видно по неограниченному состоянию, которое он имел. О подробностях своей жизни за этот промежуток времени он говорил очень сдержанно, вернее, совсем не желал говорить.
Он прожил с нами приблизительно год и отправился потом в Нью-Йорк; там он приобрел небольшой клочок земли на Гудзоне, где я навещал его раз в год во время моих посещений нью-йоркского рынка - мой отец и я в это время имели целый ряд небольших магазинов в Виргинии. Капитан Картер владел маленьким, но красивым коттеджем, расположенным на возвышенности, с хорошим видом на реку. Во время одного из моих посещений я заметил, что он был очень занят писанием, как я теперь полагаю, этой самой рукописи.
Тогда же он сказал мне, что в случае какого-нибудь с ним несчастья, он хотел бы, чтоб я распорядился его имуществом; он дал мне ключ от несгораемого шкафа в его кабинете, где я найду завещание и некоторые указания, которыми он просил меня руководствоваться с абсолютной точностью.
Отправляясь спать, я видел из своего окна, как он стоял, освещенный лунным светом, на небольшом холме с простертыми к небу руками. Мне показалось, что он молился, хотя я никогда не считал его религиозным.
Несколько месяцев спустя, когда я вернулся после моего последнего визита, первого марта 1886 г. я получил телеграмму с просьбой немедленно приехать к нему. Хотя он хорошо относился ко всем членам нашей семьи, я всегда был его истинным любимцем; немудрено, что я поспешил исполнить его просьбу.
Утром 4-го марта я прибыл на маленькую станцию, расположенную на расстоянии одной мили от его поместья. Когда я попросил лакея отвезти меня к капитану Картеру, он сообщил мне печальную весть, что сегодня сторож соседнего имения ранним утром нашел капитана мертвым.
По разным причинам эта весть не очень поразила меня, но я поспешил в его поместье, чтобы позаботиться о его теле и делах.
В его маленьком кабинете я увидел сторожа, полицию и нескольких незнакомых мне горожан. Сторож подробно рассказывал, как он нашел тело, которое еще не успело остыть. Капитан лежал на снегу, с руками, вытянутыми над головой. Лежал он на краю берега. Когда сторож показал это место, меня озарила мысль, что это то самое место, где я видел его ночью с мольбой простертыми к небу руками.
На теле не было следов насилия и, с помощью местного врача, следователь быстро выдал удостоверение, что смерть последовала от разрыва сердца. Оставшись один в кабинете, я открыл несгораемый шкаф и извлек содержимое того ящика, в котором должен был найти инструкции. Они были несколько странные, но я постарался выполнить их возможно добросовестнее во всех подробностях.
Он просил, чтобы я перевез, не бальзамируя, его тело в Виргинию и положил его в открытом гробу в склеп, который он сам выстроил и который, как я узнал позже, был снабжен хорошей вентиляцией. Согласно его распоряжению, я должен был сам проследить, чтоб все было сделано так, как он хотел, и сохранено в тайне, если это будет нужно.
Своим состоянием он распорядился так, что в течение двадцати лет я буду получать весь доход с поместья, а потом оно все перейдет ко мне. Дальнейшие распоряжения касались этой рукописи, которую я не должен был распечатывать и читать одиннадцать лет. Я имел право огласить ее содержание только через двадцать один год после его смерти.
Гробница, в которой лежало его тело, имела ту особенность, что ее массивная дверь запиралась только одним огромным позолоченным пружинным замком, который отпирался только изнутри.
| ••• |
