MICHAEL ALFORD ANDREWS THE FLIGHT OF THE CONDOR
A wildlife exploration of the Andes
Редакция литературы по географии зарубежных стран
Перевод с английского И. А. Симоновой
Автор предисловия и научный консультант кандидат географических наук Р. И. Злотин
Комментарии С. М. Кудрявцева
Рецензент Н. Н. Дроздов
© Издательство «Мысль»,Москва 1989
Цена 1 р. 50 коп.
МАГЕЛЛАНОВ ПРОЛИВ И НА СЕВЕР - В ПАТАГОНИЮ
Существует еще много неизвестного и необъяснимого. Зоологию в отношении теории довольно сильно опередила геофизика. Например, если относительно друг друга окаменелости Южной Америки могут быть датированы достаточно определенно, то абсолютная их датировка почти отсутствует. Обычно считалось, что животные Южной Америки оказались изолированными семьдесят миллионов лет назад, когда они были отрезаны от животных Северной Америки. Теперь пришли к мнению, что отделение от Африканского континента могло произойти еще раньше — сто двадцать семь миллионов лет назад, когда начал образовываться Атлантический океан.
В чем совсем не приходится сомневаться — так это в огромных изменениях, которые претерпел континент с тех пор. Только после того, как он «оторвался» от Африки, стала вздыматься основная цепь Анд. Магма, поднимаясь из ядра Земли, отбросила древние осадочные породы, и они образовали складки самых молодых восточных хребтов. Тогда же потерял свой сток на запад бассейн реки Амазонки — он оказался изолированным от Тихого океана.
Тот, кому довелось увидеть шоколадно-коричневые от ила или другого материала бурные потоки в Чили, огромные галечные равнины Патагонии в Аргентине, знает, какова разрушающая сила эрозии. Только в меловой период пласт отложений мощностью в семь километров заполнил пространство между Западными и Восточными Кордильерами, образовав Альтиплано (это означает, что каждые десять тысяч лет откладывался пласт мощностью в один метр). По мере того как процессы складчатого горообразования и эрозия продвигались в глубь континента, менялся его климат. Приходили и уходили оледенения, великие леса покрывали Патагонию, Амазонский бассейн периодически подвергался засухам. Целые цепи вулканов поднимались и исчезали, превращаясь в гальку, прежде чем около пятнадцати миллионов лет назад начала появляться нынешняя цепь вулканов. На плоскогорьях севера Чили и Аргентины, юга Перу сотни тысяч квадратных километров были затем засыпаны слоем вулканического пепла; его мощность и ныне достигает полкилометра. Четыре миллиона лет назад извержение пепла сменилось лавовыми потоками, которые и образовали высокие вулканы, что ныне курятся в небе. Нужно хотя бы однажды испытать землетрясение, почувствовать, как вздымается земля у вас под ногами, чтобы понять, что процессы таких катаклизмов все еще продолжаются.
Согласно классической теории, семьдесят миллионов лет назад в Южной Америке было только три рода млекопитающих: копытные, четвероногие сумчатые и палеодонты (древние беззубые животные). Они включали большое число различных отрядов, семейств и родов, причем некоторые из них очень многочисленны. Были; токсодон, который имел внешний вид как у морской свинки, а размеры — носорога; астрапотер с коренными зубами травоядного и клыками, а также с хоботом; пиротер, который больше походил на слона с хоботом и бивнями; протеротер, в какой-то мере повторивший эволюцию лошади.
Все плотоядные животные были сумчатыми, включая саблезубого тигра и разновидностей животных, похожих на представителей семейств волков и кошек в Австралии. К трем происшедшим от палеодонтов семействам относятся их сохранившиеся представители: ленивцы, муравьеды и броненосцы. Два вида вымерли: земляные ленивцы и глиптодонты. Земляные ленивцы были самыми крупными животными Южной Америки — иногда они достигали в длину двадцати футов, в то время как глиптодонты были, вероятно, самыми необычными. В Музее естественной истории в Буэнос-Айресе есть скелет одного из них. Он имеет громадный, два метра в длину, выпуклый, бочкообразный костяной панцирь, огромные лапы, предназначенные, по-видимому, для рытья земли, и прямой, как палка, хвост. Это животное лучше всех оснащено «тяжелым вооружением» по сравнению с когда-либо существовавшими на свете. В том же музее можно увидеть клюв питавшейся рыбой птицы форорасид высотой десять футов, которая могла, вероятно, бегать быстрее лошади,— такое создание даже в самом страшном сне не увидишь.
Этот невероятный паноптикум монстров пополнился приблизительно сорок миллионов лет назад грызунами и обезьянами, которые внезапно появляются среди найденных окаменелостей. Как они туда проникли раньше всех? Возможно, в качестве «приблудных» животных, пересекших цепь островов на плавающих ветвях. Еще менее ясно, откуда они пришли. Живущие в Южной Америке обезьяны отличаются от обезьян Африки и Азии тем, что имеют широко расставленные ноздри и цепкий хвост. Самые древние окаменевшие останки приматов были найдены учеными в Северной Америке.
Островная цепь затем, должно быть, исчезла, и так было до тех пор, пока одиннадцать миллионов лет назад неожиданно не появились некоторые енотовидные животные — снова, возможно, перешедшие по цепи островов. Уже два-три миллиона лет назад поднявшийся среди моря Панамский перешеек образовал «сухопутный мост» в Северную Америку. На юг хлынули североамериканские млекопитающие: мастодонты, медведи, олени, кошки, собаки, и наконец пришел человек.
На всем континенте шла борьба за выживание наиболее приспособленных, и ее выиграли плацентарные млекопитающие, пришедшие из Северной Америки. Было ли это следствием большего объема мозга «пришельцев», их лучшей приспособляемости или превосходства плаценты относительно «сумок» — неизвестно. Победа не была полной. Происходила миграция и в противоположном направлении: земляные ленивцы, глиптодонты, броненосцы и виргинский опоссум достигли Северной Америки. Сумчатые все еще были представлены в Южной Америке почти семьюдесятью видами опоссумов и тремя видами ценолестов, или крысиных опоссумов, у которых отсутствует выводковая сумка. Нельзя также забывать, что подавляющее большинство видов, включая насекомых и растения, оставались в неизменном состоянии.
В результате Южная Америка, с учетом ее размеров, стала самым богатым по видовому составу фауны континентом: здесь, более чем где-либо, разнообразны летучие мыши и грызуны; в два раза больше, чем в Африке, видов птиц; здесь обитают уцелевшие со времен островного положения неполнозубые (броненосец, муравьед и ленивец), верблюдовые (гуанако, лама, альпака и викунья); свыше семидесяти видов обезьян и самое большое число видов пресноводных рыб. Последнее известное убежище одного из южноамериканских гигантов — милодона — было открыто в 1893 году Германом Эберхардом. Эберхард, исследуя большую линзообразную пещеру на своем земельном участке возле южно-патагонского ледяного щита, нашел там кусок покрытой волосами шкуры длиной около четырех футов.
Шкура была доставлена в Буэнос-Айрес и оказалась настолько хорошо сохранившейся, что Флорентино Амеджино, старейшина аргентинских палеонтологов, немедленно опубликовал статью, где утверждал, что животное существует и поныне.
Когда я приехал, чтобы посетить Пещеру миладона — под таким названием она теперь известна во всем мире, — с ледяного щита Патагонии дул жестокий холодный ветер, и вскарабкаться по склону к выходу было очень не просто. Находясь в полумраке пещеры, над которой свистел и гнул деревья ветер, нетрудно было поверить в то, что подобные животные еще могли существовать. Пещера в сто пятьдесят метров шириной и сто восемьдесят метров глубиной образована конгломератом породы, по виду удивительно похожей на бетон. Дно ее — весьма любопытная «свалка», представляющая интерес как для ученых, так и для грабителей. Даже предварительные раскопки показали наличие костей человека и милодона, а также всякого помета. Заднюю часть пещеры отгораживала баррикада из камней, упавших с потолка. Огромные обломки фантастическим образом удержались от падения и застряли, образовав своего рода загон, навеки заточивший попавших в него животных. Вопрос о том, был ли милодон уничтожен человеком, обсуждается с тех самых пор, как Эбердин нашел эти кости. Согласно данным последнего радиоуглеродного анализа, останки милодона могли относиться и к периоду до проникновения в пещеру человека, и к последующему времени: самый последний милодон побывал здесь до 5643 года до нашей эры.
Анализы окаменевшего помета, взятого из пещеры, разрушили также традиционный взгляд на наземных ленивцев как на животных, сумевших подняться на свой массивный зад, используя в качестве поддержки хвост, чтобы карабкаться по нижней части ветвей и обгладывать листья деревьев. В действительности они питались исключительно травой, осокой и той зеленью, какая обычно растет на влажных холодных болотистых лугах, то есть в условиях климата, неблагоприятного для человека. Что же касается назначения массивных лап и длинного языка, то это остается пока загадкой.
В чем совсем не приходится сомневаться — так это в огромных изменениях, которые претерпел континент с тех пор. Только после того, как он «оторвался» от Африки, стала вздыматься основная цепь Анд. Магма, поднимаясь из ядра Земли, отбросила древние осадочные породы, и они образовали складки самых молодых восточных хребтов. Тогда же потерял свой сток на запад бассейн реки Амазонки — он оказался изолированным от Тихого океана.
Тот, кому довелось увидеть шоколадно-коричневые от ила или другого материала бурные потоки в Чили, огромные галечные равнины Патагонии в Аргентине, знает, какова разрушающая сила эрозии. Только в меловой период пласт отложений мощностью в семь километров заполнил пространство между Западными и Восточными Кордильерами, образовав Альтиплано (это означает, что каждые десять тысяч лет откладывался пласт мощностью в один метр). По мере того как процессы складчатого горообразования и эрозия продвигались в глубь континента, менялся его климат. Приходили и уходили оледенения, великие леса покрывали Патагонию, Амазонский бассейн периодически подвергался засухам. Целые цепи вулканов поднимались и исчезали, превращаясь в гальку, прежде чем около пятнадцати миллионов лет назад начала появляться нынешняя цепь вулканов. На плоскогорьях севера Чили и Аргентины, юга Перу сотни тысяч квадратных километров были затем засыпаны слоем вулканического пепла; его мощность и ныне достигает полкилометра. Четыре миллиона лет назад извержение пепла сменилось лавовыми потоками, которые и образовали высокие вулканы, что ныне курятся в небе. Нужно хотя бы однажды испытать землетрясение, почувствовать, как вздымается земля у вас под ногами, чтобы понять, что процессы таких катаклизмов все еще продолжаются.
Согласно классической теории, семьдесят миллионов лет назад в Южной Америке было только три рода млекопитающих: копытные, четвероногие сумчатые и палеодонты (древние беззубые животные). Они включали большое число различных отрядов, семейств и родов, причем некоторые из них очень многочисленны. Были; токсодон, который имел внешний вид как у морской свинки, а размеры — носорога; астрапотер с коренными зубами травоядного и клыками, а также с хоботом; пиротер, который больше походил на слона с хоботом и бивнями; протеротер, в какой-то мере повторивший эволюцию лошади.
Все плотоядные животные были сумчатыми, включая саблезубого тигра и разновидностей животных, похожих на представителей семейств волков и кошек в Австралии. К трем происшедшим от палеодонтов семействам относятся их сохранившиеся представители: ленивцы, муравьеды и броненосцы. Два вида вымерли: земляные ленивцы и глиптодонты. Земляные ленивцы были самыми крупными животными Южной Америки — иногда они достигали в длину двадцати футов, в то время как глиптодонты были, вероятно, самыми необычными. В Музее естественной истории в Буэнос-Айресе есть скелет одного из них. Он имеет громадный, два метра в длину, выпуклый, бочкообразный костяной панцирь, огромные лапы, предназначенные, по-видимому, для рытья земли, и прямой, как палка, хвост. Это животное лучше всех оснащено «тяжелым вооружением» по сравнению с когда-либо существовавшими на свете. В том же музее можно увидеть клюв питавшейся рыбой птицы форорасид высотой десять футов, которая могла, вероятно, бегать быстрее лошади,— такое создание даже в самом страшном сне не увидишь.
Этот невероятный паноптикум монстров пополнился приблизительно сорок миллионов лет назад грызунами и обезьянами, которые внезапно появляются среди найденных окаменелостей. Как они туда проникли раньше всех? Возможно, в качестве «приблудных» животных, пересекших цепь островов на плавающих ветвях. Еще менее ясно, откуда они пришли. Живущие в Южной Америке обезьяны отличаются от обезьян Африки и Азии тем, что имеют широко расставленные ноздри и цепкий хвост. Самые древние окаменевшие останки приматов были найдены учеными в Северной Америке.
Островная цепь затем, должно быть, исчезла, и так было до тех пор, пока одиннадцать миллионов лет назад неожиданно не появились некоторые енотовидные животные — снова, возможно, перешедшие по цепи островов. Уже два-три миллиона лет назад поднявшийся среди моря Панамский перешеек образовал «сухопутный мост» в Северную Америку. На юг хлынули североамериканские млекопитающие: мастодонты, медведи, олени, кошки, собаки, и наконец пришел человек.
На всем континенте шла борьба за выживание наиболее приспособленных, и ее выиграли плацентарные млекопитающие, пришедшие из Северной Америки. Было ли это следствием большего объема мозга «пришельцев», их лучшей приспособляемости или превосходства плаценты относительно «сумок» — неизвестно. Победа не была полной. Происходила миграция и в противоположном направлении: земляные ленивцы, глиптодонты, броненосцы и виргинский опоссум достигли Северной Америки. Сумчатые все еще были представлены в Южной Америке почти семьюдесятью видами опоссумов и тремя видами ценолестов, или крысиных опоссумов, у которых отсутствует выводковая сумка. Нельзя также забывать, что подавляющее большинство видов, включая насекомых и растения, оставались в неизменном состоянии.
В результате Южная Америка, с учетом ее размеров, стала самым богатым по видовому составу фауны континентом: здесь, более чем где-либо, разнообразны летучие мыши и грызуны; в два раза больше, чем в Африке, видов птиц; здесь обитают уцелевшие со времен островного положения неполнозубые (броненосец, муравьед и ленивец), верблюдовые (гуанако, лама, альпака и викунья); свыше семидесяти видов обезьян и самое большое число видов пресноводных рыб. Последнее известное убежище одного из южноамериканских гигантов — милодона — было открыто в 1893 году Германом Эберхардом. Эберхард, исследуя большую линзообразную пещеру на своем земельном участке возле южно-патагонского ледяного щита, нашел там кусок покрытой волосами шкуры длиной около четырех футов.
Шкура была доставлена в Буэнос-Айрес и оказалась настолько хорошо сохранившейся, что Флорентино Амеджино, старейшина аргентинских палеонтологов, немедленно опубликовал статью, где утверждал, что животное существует и поныне.
Когда я приехал, чтобы посетить Пещеру миладона — под таким названием она теперь известна во всем мире, — с ледяного щита Патагонии дул жестокий холодный ветер, и вскарабкаться по склону к выходу было очень не просто. Находясь в полумраке пещеры, над которой свистел и гнул деревья ветер, нетрудно было поверить в то, что подобные животные еще могли существовать. Пещера в сто пятьдесят метров шириной и сто восемьдесят метров глубиной образована конгломератом породы, по виду удивительно похожей на бетон. Дно ее — весьма любопытная «свалка», представляющая интерес как для ученых, так и для грабителей. Даже предварительные раскопки показали наличие костей человека и милодона, а также всякого помета. Заднюю часть пещеры отгораживала баррикада из камней, упавших с потолка. Огромные обломки фантастическим образом удержались от падения и застряли, образовав своего рода загон, навеки заточивший попавших в него животных. Вопрос о том, был ли милодон уничтожен человеком, обсуждается с тех самых пор, как Эбердин нашел эти кости. Согласно данным последнего радиоуглеродного анализа, останки милодона могли относиться и к периоду до проникновения в пещеру человека, и к последующему времени: самый последний милодон побывал здесь до 5643 года до нашей эры.
Анализы окаменевшего помета, взятого из пещеры, разрушили также традиционный взгляд на наземных ленивцев как на животных, сумевших подняться на свой массивный зад, используя в качестве поддержки хвост, чтобы карабкаться по нижней части ветвей и обгладывать листья деревьев. В действительности они питались исключительно травой, осокой и той зеленью, какая обычно растет на влажных холодных болотистых лугах, то есть в условиях климата, неблагоприятного для человека. Что же касается назначения массивных лап и длинного языка, то это остается пока загадкой.
Одна из многочисленных зоологических загадок — почему на огромных пространствах естественных пастбищ к востоку от Анд могли обитать лишь немногочисленные копытные: один вид оленя и ни одного вида лошади? Несмотря на то что лошади, несомненно, пришли сюда из Северной Америки и были одно время в большом изобилии, перуанские индейцы инки, впервые увидев отряд Писарро, подумали, что всадник и лошадь есть единое целое, одно животное. Почти с уверенностью можно сказать, что причиной исчезновения лошади тогда явилась пума, повсюду распространенная на континенте. У пумы своеобразный способ убийства животных, что подтверждают сохранившиеся скелеты. Пума прыгает жертве на спину, одной передней лапой впивается в грудь, другой — в шею, затем быстрым рывком ломает позвоночник, убивая сразу наповал. Размеры жертвы могут быть различными. Первые поселенцы пампасов быстро узнали, что любимая пища пумы — мясо лошади. Второе место в ее рационе заняло мясо овцы, что, конечно, не очень-то понравилось фермерам, занимающимся овцеводством в провинциях.
Сто пятьдесят лет назад пуму можно было встретить повсюду на равнинах Аргентины, а ягуара, чьей главной добычей была капибара (самый крупный грызун), гораздо дальше к югу, до Рио-Негро — северной границы Патагонии.
Было замечено, что пума иногда долго преследует ягуара, атакует и часто убивает его, а ведь ягуар значительно крупнее и сильнее пумы. Тем не менее пастухи-гаучос считают пуму своим другом, и то необычное отношение, которое пума проявляет к человеку, следует признать самым странным в поведении диких животных.
У. Гудзон, который вырос среди гаучос пампасов и объездил всю Аргентину, писал: «Пума не нападает на человека и никогда... не причиняет ему вреда, она никогда не нападает даже на спящего взрослого или ребенка. Мало того, пума даже никогда не защищается от человека». Это утверждение целиком поддерживается натуралистом Клаудио Геем. Гудзон приводит историю, рассказанную ему одним англичанином, который встретился с пумой, когда вместе с гаучос искал стадо. «Пума сидела, прижавшись спиной к камню, и не пошевелилась даже тогда, когда гаучо накинул ей на шею свое лассо. Я спешился и, вытащив нож, двинулся вперед, чтобы покончить с ней. Пума все так же тихо сидела и даже не пыталась освободиться от петли. Она, должно быть, знала, что ее ждет: задрожала всем телом, из глаз ее побежали слезы, она невыразимо жалобно завыла. Пума так и приняла смерть — сидя на месте, с петлей на шее». Когда все было кончено, человек понял, что совершил убийство. Это был единственный подобного рода случай в жизни этого человека, и, каждый раз вспоминая его, он испытывал угрызения совести. Признание довольно волнующее, особенно если учесть, что исходило оно от лица, насколько мне известно, ранее отправившего на тот свет нескольких себе подобных. Чтобы сей факт не показался преувеличением, следует напомнить: отвага и удаль почитались у гаучос высшим достоинством человека. Слезы наблюдали у пумы и в других случаях.
Интересна также история о Мальдонаде, рассказанная Руи Диасом де Гусманом — историком-хронистом. В 1536 году около двух тысяч жителей Буэнос-Айреса оказались осажденными в своем городе индейцами. По данным одного отчета, тысяча восемьсот из них погибли от голода. Трупы, захороненные тут же, за частоколом, огораживавшим город, привлекли множество хищников, но, несмотря на это, люди в поисках пищи продолжали выходить из города в лес. Среди них была и молодая женщина — Мальдонада. Однажды ее схватили, а затем отпустили индейцы. Начальник гарнизона — жестокий тиран капитан Руис — обвинил ее в предательстве. Мальдонаду увели из города на несколько миль в лес, где солдаты привязали ее к дереву. Когда спустя два дня они снова пришли на то место, надеясь увидеть кости, обглоданные хищниками, то были потрясены: женщина осталась живой и без единой царапины. Она рассказала, что ей на помощь пришла пума и все время дежурила около нее, защищая от других приближавшихся к ней хищников. Мальдонаду тут же освободили.
Большинство жителей Южной Америки боятся пумы, а фермеры-овцеводы даже ненавидят ее. Как раз в ту неделю, когда мы прибыли в Пунта-Аренас, губернатор провинции сообщил о новых мерах, направленных на ограничение численности пумы, было также объявлено, что хищники зарезали в предыдущем году шестьсот овец.
Эта цифра вызвала у меня подозрения. В 1960 году я участвовал в составлении обзора по скотоводству региона и посетил множество ферм. Удаленность пастбищ, жестокая погода с сильными снегопадами, редкие убежища для пастухов — все это не позволяет фермеру видеть свое стадо от самой осени, когда овец перегоняют на далекие пастбища, до весны — поры стрижки. Пума, или лев, как ее здесь обычно называют, удобный козел отпущения для оправдания малой производительности ферм.
Несмотря на притеснения, чинимые человеком, пума отстаивает свои позиции в Южных Андах. А поскольку человек долгое время, только завидев пуму, не упускал случая ее убить, животное научилось избегать встречи с ним, держаться вдали, ничем не выдавая своего присутствия. Поэтому мне казалось маловероятным получить возможность отснять ее на природе. Но значение этого животного для экологической характеристики Анд очень велико, и мне во что бы то ни стало хотелось снять его. Такая возможность появилась, когда я встретился с Карлосом Венегасом, очень добродушным и веселым орнитологом, сотрудником Патагонского института в Пунта-Аренас.
Несколько лет назад Клаудио принесли крошечную пуму. Тот, кто ее поймал, хотел убить малышку и бил ее по голове, из-за чего она ослепла. Клаудио старательно ухаживал за пумой, и к ней вернулось зрение. Постепенно пума превратилась в великолепную взрослую красавицу величиной с молодую львицу. Звали ее Патти, в честь Патагонии. Пума, пойманная во взрослом состоянии, никогда не покорится неволе, но если она растет среди людей, то становится ручной и в дальнейшем не проявляет недоброжелательности, какую обычно обнаруживают другие прирученные крупные кошки.
Мой план состоял в том, чтобы выпустить Патти из ее клетки в Патагонском институте и доставить на соседний участок букового леса, через который протекает ручей; там мы и сможем заснять ее в естественных условиях обитания. Участок был огорожен только забором для овец, так что Патти не составило бы труда перемахнуть через него, если бы она захотела. Карлос, более чем оптимист по натуре, был уверен, что она не захочет этого сделать. Я был уверен лишь в одном — в том по крайней мере, что такой сильный зверь не оставит нас калеками. В последний момент появился представитель «службы безопасности» института. Это был типичный латиноамериканец: низкого роста, коренастый, с усами и лысиной, а также с огромным револьвером. Думаю, он выглядел гораздо более устрашающе, чем Патти.
Карлос, ведя на крепкой цепи Патти, шел впереди, мы — сзади. Мои компаньоны не совсем разделяли мою храбрость. Хью взгромоздил на плечо камеру с треногой — острыми шипами вперед. «Во всяком случае, — сказал он, — у меня есть шанс трижды пронзить ее, когда она бросится на меня».
Дональдо Мак Ивер, третий член нашей команды, аргентинец, отрекомендованный одним из моих южноамериканских друзей как гаучо, больше всего похожий на настоящего американского ковбоя, отстегнул свой огромный охотничий нож.
Патти сначала вела себя великолепно. Она выглянула из укрытия, понюхала воду, попила и перепрыгнула ручей в направлении к Хью. Наш «охранник» поднял револьвер, хотя, я уверен, никто из присутствующих и не думал ни о какой опасности для своей жизни. И тут вдруг Патти увидела гуанако.
Гуанако — самый крупный представитель диких южноамериканских верблюдовых, к которым относятся также домашняя лама и альпака. Это — добыча пумы в естественных условиях ее обитания. На соседней площадке в загоне находилось семейство гуанако во главе с исключительно агрессивным самцом; он поднялся на задние ноги и оскалил на меня зубы в тот момент, когда я был в двадцати метрах от изгороди. Самец то и дело преследовал младших членов своей стаи, кусая их за шеи, пока они не начинали визжать. Мне рассказывали, что, когда неделей раньше в загон попала собака, самец схватил ее зубами, поднял и швырял о землю до тех пор, пока она не погибла. Теперь самец, встав на задние ноги, возвышался над нашими плечами почти на четыре фута и смотрел вниз во всем блеске своей верблюжьей спеси. Большой толстый желто-коричневый хвост Патти задергался.
Дональдо был между пумой и самцом гуанако, который чуть было не укусил меня за шею, неожиданно перегнувшись через забор.
Затем началось нечто похожее на патагонский бой быков. Патти бросилась к забору, а один из нас, размахивая курткой, оказался у нее на пути. Карлос накинул на нее цепь, но уже трудно было удержать эту пятифутовую кошку или как-либо иначе противодействовать ей. Пума била хвостом из стороны в сторону, и я уже стал опасаться, не завершится ли наша съемка кадром, показывающим способ, каким пума обычно убивает свою жертву.
«Охранник», размахивая револьвером, непрерывно отпускал замечания вроде: «Вы с ума сошли, она теперь убежит и будет держать в страхе весь округ, пока не съест всех детей, овец, собак...» — и так далее.
Дональдо ловко отвлекал внимание Патти, пока Клаудио, потерявший было контроль, не сумел снова овладеть ситуацией. Дональдо поддразнивал пуму концом толстого каната, словно клубком играл с котенком, с той только разницей, что огромные когти, зацепившиеся за его штанины, случайно поранили ноги.
Нам было жаль Патти, когда ее снова поместили в клетку. Что за великолепный зверь! Гладишь ее, и дух захватывает!
Несколько лет назад Клаудио принесли крошечную пуму. Тот, кто ее поймал, хотел убить малышку и бил ее по голове, из-за чего она ослепла. Клаудио старательно ухаживал за пумой, и к ней вернулось зрение. Постепенно пума превратилась в великолепную взрослую красавицу величиной с молодую львицу. Звали ее Патти, в честь Патагонии. Пума, пойманная во взрослом состоянии, никогда не покорится неволе, но если она растет среди людей, то становится ручной и в дальнейшем не проявляет недоброжелательности, какую обычно обнаруживают другие прирученные крупные кошки.
Мой план состоял в том, чтобы выпустить Патти из ее клетки в Патагонском институте и доставить на соседний участок букового леса, через который протекает ручей; там мы и сможем заснять ее в естественных условиях обитания. Участок был огорожен только забором для овец, так что Патти не составило бы труда перемахнуть через него, если бы она захотела. Карлос, более чем оптимист по натуре, был уверен, что она не захочет этого сделать. Я был уверен лишь в одном — в том по крайней мере, что такой сильный зверь не оставит нас калеками. В последний момент появился представитель «службы безопасности» института. Это был типичный латиноамериканец: низкого роста, коренастый, с усами и лысиной, а также с огромным револьвером. Думаю, он выглядел гораздо более устрашающе, чем Патти.
Карлос, ведя на крепкой цепи Патти, шел впереди, мы — сзади. Мои компаньоны не совсем разделяли мою храбрость. Хью взгромоздил на плечо камеру с треногой — острыми шипами вперед. «Во всяком случае, — сказал он, — у меня есть шанс трижды пронзить ее, когда она бросится на меня».
Дональдо Мак Ивер, третий член нашей команды, аргентинец, отрекомендованный одним из моих южноамериканских друзей как гаучо, больше всего похожий на настоящего американского ковбоя, отстегнул свой огромный охотничий нож.
Патти сначала вела себя великолепно. Она выглянула из укрытия, понюхала воду, попила и перепрыгнула ручей в направлении к Хью. Наш «охранник» поднял револьвер, хотя, я уверен, никто из присутствующих и не думал ни о какой опасности для своей жизни. И тут вдруг Патти увидела гуанако.
Гуанако — самый крупный представитель диких южноамериканских верблюдовых, к которым относятся также домашняя лама и альпака. Это — добыча пумы в естественных условиях ее обитания. На соседней площадке в загоне находилось семейство гуанако во главе с исключительно агрессивным самцом; он поднялся на задние ноги и оскалил на меня зубы в тот момент, когда я был в двадцати метрах от изгороди. Самец то и дело преследовал младших членов своей стаи, кусая их за шеи, пока они не начинали визжать. Мне рассказывали, что, когда неделей раньше в загон попала собака, самец схватил ее зубами, поднял и швырял о землю до тех пор, пока она не погибла. Теперь самец, встав на задние ноги, возвышался над нашими плечами почти на четыре фута и смотрел вниз во всем блеске своей верблюжьей спеси. Большой толстый желто-коричневый хвост Патти задергался.
Дональдо был между пумой и самцом гуанако, который чуть было не укусил меня за шею, неожиданно перегнувшись через забор.
Затем началось нечто похожее на патагонский бой быков. Патти бросилась к забору, а один из нас, размахивая курткой, оказался у нее на пути. Карлос накинул на нее цепь, но уже трудно было удержать эту пятифутовую кошку или как-либо иначе противодействовать ей. Пума била хвостом из стороны в сторону, и я уже стал опасаться, не завершится ли наша съемка кадром, показывающим способ, каким пума обычно убивает свою жертву.
«Охранник», размахивая револьвером, непрерывно отпускал замечания вроде: «Вы с ума сошли, она теперь убежит и будет держать в страхе весь округ, пока не съест всех детей, овец, собак...» — и так далее.
Дональдо ловко отвлекал внимание Патти, пока Клаудио, потерявший было контроль, не сумел снова овладеть ситуацией. Дональдо поддразнивал пуму концом толстого каната, словно клубком играл с котенком, с той только разницей, что огромные когти, зацепившиеся за его штанины, случайно поранили ноги.
Нам было жаль Патти, когда ее снова поместили в клетку. Что за великолепный зверь! Гладишь ее, и дух захватывает!
